Именно детей, а не коммунистов и монархистов вроде красного комиссара С.М.Нахимсона и белогвардейского офицера А.П.Перхурова, следует назвать самыми трагическими жертвами Ярославского мятежа 1918 года. Именно дети являются настоящими мучениками и самыми беспристрастными свидетелями мятежа, потому что в них, без вины виноватых, стреляли и белые, и красные. И если когда-нибудь в Ярославле встанет вопрос о возведении памятника всем жертвам мятежа, а не только с «красной» стороны, который давно существует, то лучшим символом этого замысла станет скульптурное изображение ребенка, детство которого было исковеркано «защитниками» и «освободителями» многострадального города.
О том, как был подготовлен мятеж и о его «успешном» начале, в своих записках рассказал А.П.Перхуров. Эти записки, для обоснования своей правоты, использовали обе стороны противостояния, мы же постараемся взглянуть на них с третьей точки зрения – с точки зрения ярославских детей, не причастных ни к «мужеству» участников мятежа, ни к «героизму» тех, кто его подавлял.
За несколько дней до начала мятежа в Ярославль приезжал руководитель «Союза защиты родины и свободы» Б.В.Савинков, сообщивший Перхурову, что он посылает ему более двухсот человек из московской военной организации. Таким образом, ясно, что костяк выступления составляли приезжие офицеры, для которых жизнь ярославцев – пустой звук, которым ради свержения большевиков можно пренебречь. Да, сразу после начала мятежа ряды заговорщиков пополнили многие ярославцы (называют цифру в 6 тысяч человек), однако в основном это были люди, далекие от понимания ситуации, в которой окажется город буквально через несколько часов после начала вооруженного выступления, когда жертвами мятежа станут их собственные дети. Но это прекрасно понимал Перхуров:
«На мой вопрос: «сколько же времени надо удерживать город до подхода подкрепления и присылки артиллерии и снарядов из Рыбинска?», Савинков ответил, что союзники категорически обещали не позже как через 4 дня после начала восстания высадить десант в Архангельске и двинуть его через Вологду в Ярославль».
Из этого заявления следует закономерный вывод: все надежды руководителей мятежа были связаны с интервенцией, а не с всенародным восстанием. Поскольку в то время высадка десанта в Архангельске так и не состоялась, жертвы, которые понес Ярославль и ярославцы, оказались бессмысленными. Почему союзники не высадили десант? Напрашивается ответ, который дал на суде Савинков и который мы уже приводили выше: «Русские подерутся между собою, тем лучше – чем меньше русских останется, тем слабее будет Россия».
До понимания этой истины даже опытные в политике Перхуров и Савинков пришли не сразу, что же говорить о ярославцах – рядовых участниках мятежа? Большинство из них взяли в руки оружие, надеясь на чудо: за Ярославлем на их сторону перейдет Москва, восставшим «поможет заграница» – и власть большевиков исчезнет, как утренний туман. Но советская власть, увы, оказалась сильнее, чем ее оценивали противники. И более жестокой.
У Ярославского мятежа было мрачно символическое начало – заговорщики (106 человек – как пишет Перхуров) собрались на Леонтьевском кладбище, находившимся неподалеку от артиллерийских складов, с взятия которых началось восстание.
По замыслу Перхурова, успех выступления должен был обеспечить захват железнодорожной станции Всполье и артиллерийских орудий. Но станция сразу же оказалась в руках красных, а со складов удалось вывезти только два орудия и к ним по 180 снарядов. Вооруженное выступление всё больше превращалось в самоубийство его участников и убийство ни в чем не повинных жителей Ярославля. Уверен, Перхуров понял это уже на следующий день, но кровавое колесо насилия было уже не остановить, его иступленно раскручивала как одна, так и другая сторона.
Вскоре перешел на сторону большевиков и обещавший Перхурову нейтралитет расквартированный в Ярославле 1-й Советский полк.
О том, как красная артиллерия «утюжила» жилые кварталы города, в последнее время написано немало. Но возникает вопрос: кто первым применил артиллерию? Ответ дает сам Перхуров:
«Вскоре раздался один орудийный выстрел, а затем пришло донесение, что стреляли по гостинице Кокуева, после чего находящиеся там сдались».
Заметим: в этой гостинице жили советские работники, их жены и дети. Стреляли по ним не ради каких-то военных, стратегических целей, а для устрашения и мести. Этими же чувствами, чуть позднее, когда Ярославль оказался в огненном кольце, стали руководствоваться красные артиллеристы из Москвы, Вологды, Иванова. Разрушать город, в котором у тебя нет родных и близких, легче, чем стрелять по зданиям, в которых ты родился, вырос, учился, в которых живут твои родные и близкие.
Вся Закоторосльная часть Ярославля, где располагалось крупнейшее предприятие города – Ярославская Большая мануфактура – и жили в основном рабочие семьи, не присоединилась к мятежникам. Это еще больше усугубило ситуацию – линия фронта проходила поперек Ярославля. По одну ее сторону был Ярославль каменный, благоустроенный, по другую – рабочие бараки. Каменные здания, конечно, были прочнее, но по ним день и ночь стреляла красная артиллерия, в том числе и шестидюймовые орудия, которые пробивали стены насквозь. У мятежников было всего несколько орудий, но деревянные бараки «хорошо» горели. Выгорел целый район города – от станции Всполье до Сенной площади, который потом долго, в памяти нескольких поколений ярославцев, носил мрачное название «Гари».
Еще одна трагическая особенность Ярославского мятежа – первоначально штаб Перхурова расположился в гимназии Корсунской на Богоявленской площади, которая сразу же попала под усиленный обстрел красной артиллерии. Просторные классы, где до революции «сеяли разумное, доброе, вечное», превратились в военные казармы, склады, кабинеты военспецов, следователей, допрашивавших арестованных и тут же решавших их судьбу. Позднее из-за постоянных обстрелов Перхуров вынужден был перевести штаб в здание государственного банка на Варваринской улице.
В июле 1933 года в Париже, в связи с 25-летием Ярославского восстания, в эмигрантской газете «Возрождение» были опубликованы воспоминания полковника Б.Веверна, который в частности писал: «Попавшихся в руки восставших комиссаров, разного рода советских дельцов и их пособников стали свозить во двор Ярославского отделения государственного банка. Здесь творилась кровавая месть... расстреливали без всякой жалости».
Позднее «без всякой жалости» стали расстреливать участников мятежа.
Удивительно, с каким пафосом «красные» и «белые» историки приписывают жестокость только противоположной стороне и всячески обеляют и оправдывают «своих». В 1997 году в ярославскую газету «Северный край» пришло письмо пенсионерки, которая была свидетельницей мятежа и видела убитого мятежниками С.М.Закгейма:
«На тротуаре лежал труп в коричневом костюме, рот и глаза были забиты пулями, меня, ребенка, трясло от ужаса».
В той же газете настоящую отповедь этой пожилой женщине дал автор статьи «Ярославское восстание: факты на стол» Е.Ермолин: «Это дело черносотенной стихии, которая в Ярославле, увы, имела место. Смерть Закгейма, увиденная детским взглядом, запомнилась на всю жизнь. А если бы девочка увидела расстрел «на месте» 57 членов городского штаба?» – ехидно вопрошал автор статьи, упрекая старушку, что она не то видела и не то запомнила [14].
Вместо прямого осуждения жестокости – арифметический подсчет, сколько убили «наших» и сколько «не наших». В том-то и состоит глубочайшая трагедия каждой гражданской войны, что гибнут только «наши», а выгоду от нее извлекают «не наши».
Но одно дело – погибать ради убеждений, другое – потому что ты ребенок и не можешь себя защитить.
История Ярославского мятежа знает немало примеров того, как страдали дети. Их «трясло от ужаса» при виде убитых, они умирали от голода, погибали под огнем, сгорали в огне пожаров. Воспоминания свидетелей мятежа, газетные публикации и документы позволяют узнать, что видели и слышали в эти дни детские глаза...
– В подвалах Духовной семинарии на Которосльной набережной укрывались погорельцы – старики, женщины, дети. Они теснились в душных коридорах в антисанитарных условиях без воды и пищи. Начались болезни. Измученные женщины направили делегацию к одному из перхуровских заместителей, председателю городской управы В.С.Лопатину за хлебом. «Нет хлеба», – заявил тот и выгнал женщин...
– Ректор семинарии протоиерей Дороватовский отслужил молебен и объявил голодным людям об отпущении грехов на случай смерти...
– Мы сидели в подвале на Волжской набережной. Подвал был набит женщинами и детьми. Все сидели голодные и без капли воды. Приходилось ходить на Волгу за водой, и многие погибли за ведро воды...
– Нередко трупы мертвецов находились до последнего разложения в подвалах, где были и живые люди. Жизнь в городе замерла, только царствовала смерть...
– Дети падали из рук матерей, сраженные шальной пулей, отцы в суматохе бегства теряли детей, а на глазах бедняка горел его последний скарб...
– Полуразрушенный подвал с такой же полуразрушенной от старости кроватью посредине; сквозь неровное отверстие в потолке просвечивает голубое небо, в полумраке, в углу возится семилетняя девочка...
– Груды развалин, почерневшие печные трубы, поваленные столбы, исковерканное железо. Кое-где неубранные трупы людей и лошадей. Горели дома, склады. Тушить пожары было нечем – городская водокачка не действовала. В зареве пожаров, среди треска и взрывов иногда слышались безумные крики, хохот. Это бродили по развалинам больные люди, сумасшедшие – психиатрическая больница, где они находились, тоже сгорела, и больные разбежались...
– Общая картина города была так необычайно тяжела, что производила потрясающее впечатление даже на людей, бывавших раньше на фронтах и встречавших разные виды хаоса и разрушений...
– Белого красивого Ярославля более нет. Нельзя сказать: нет Ильинской улицы или погибла в огне Владимирская улица. Нужно сказать: погибло всё, кроме куска центра и вокзальной части...
– Нет почти ни одного дома, не пострадавшего от обстрела – большинство их разбито, разрушено или выгорело. Выгорели и разрушены целые кварталы и представляют собой груду развалин. На этом пепелище одиноко бродят повылезшие из подвалов обыватели и из груды мусора вытаскивают какие-то чудом уцелевшие домашние вещи...
– Ярославль горит. От самой Костромы видно громадное зарево. Жители сгоревших помещений лагерем расположились в окрестностях города...
Рядом с этими свидетельствами кощунственно выглядят всякие политические спекуляции, вроде вот этой, взятой из той же книги Р.Балашова «Пламя над Волгой»:
«На могилах павших в борьбе с врагами товарищей рабочие Ярославля клялись в верности пролетарской революции и делу борьбы за социализм... В ходе борьбы с белогвардейцами трудящиеся массы еще теснее сплотились вокруг ленинской партии. В борьбе против внешних и внутренних врагов революции рабочий класс и трудовое крестьянство под руководством Коммунистической партии одержали всемирно-историческую победу» [15].
Получается, что мятеж сделал доброе дело: сплотил рабочих и крестьян вокруг партии, проверил на прочность их верность социализму и революции. Ни сожаления о случившемся, ни сочувствия к жертвам. Но книга вышла в 1984 году, когда эта самая партия была единственной и господствующей, так что читать такое неудивительно. А упоминавшаяся выше статья В.Козляко–ва «Служба эта была для России...» вышла уже в новых, «демократических» условиях, когда Россия «вернулась в мировое сообщество», «приобщилась к гуманистическим ценностям» и т.д. И вот что пишет автор:
«Начатая война с большевизмом окончилась неудачей, но Ярославль сделал всё, что мог, принеся себя в жертву. Достойно проявили себя и те, кому судьба предложила нелегкий выбор. Советская власть не успела к лету 1918 года уничтожить традиции городского самоуправления, и оно приняло на свои плечи самые трудные заботы по обеспечению жизни восставшего города... Сегодня мы должны по достоинству оценить этот выбор настоящих граждан Отечества в пользу свободы. Их жертвы были не напрасными» [16].
Кто спрашивал у мирных граждан Ярославля, согласны ли они принести себя в жертву? А если бы и спросили, то ни один нормальный человек не согласился бы оказаться в том трагическом положении, которое уготовили ярославцам мятежники. О каких успехах городского самоуправления пишет автор, если у того же председателя городской управы В.С.Лопатина, который выгнал из кабинета голодных женщин, этого хлеба просто не было? Даже при всем своем желании в условиях полного окружения города он не мог решить этой проблемы. Не было не только хлеба – не было и воды, поскольку городская водокачка была разбита в первые дни мятежа, вышли из строя все водонасосные фильтры. Голод, тиф, холера, сотни раненых и бездомных – вот что было тогда в Ярославле. А что читаем? «Городское самоуправление приняло на свои плечи самые трудные заботы по обеспечению жизни восставшего города...»
Надо до крайности ополитизировать свое мышление, чтобы сочинить то, чего не было и в помине. Развозили в грязных цистернах воду по улицам, но вряд ли этого было достаточно ярославцам для того, чтобы почувствовать улучшение работы городского хозяйства. Каждый день расклеивали на улицах многочисленные приказы, обращения, воззвания, которые устаревали и вступали в противоречие с действительным положением дел еще до того, как на них высыхала типографская краска.
Тот же В.Козляков сделал для истории Ярославского мятежа доброе дело – в альманахе «Ярославская старина» опубликовал все эти документы, но вряд ли он сам всерьез считает, что всё, что в них написано, соответствовало истине. И городская управа, и штаб «Ярославского отряда Северной добровольческой армии» врали горожанам чуть ли не до последнего дня мятежа. До взятия Ярославля красными оставалось всего три дни, у защитников города кончались последние патроны, местные участники мятежа уже разбежались по домам, горела половина города, жители голодали, мучались от жажды и болезней, а штаб с пафосом и показным оптимизмом продолжал заявлять о близкой победе:
«Благодаря энергичной и сплоченной работе всех общественных организаций снабжение граждан продовольствием, водой и медицинской помощью, несмотря на невероятные трудности работы, успешно налаживается. Необходимо собрать силы духа еще не на много дней, перенесенные испытания к этому обязывают. Торжество свободы близко» [17].
Но больше всего вызывают недоумение слова В.Козлякова о том, что жертвы ярославцев не были напрасны. Здесь он смыкается с автором книги «Пламя над Волгой», который тоже нашел в кровавом Ярославском мятеже светлую сторону, пусть и противоположную по сути. Не спорю, может быть, Нахимсон и Перхуров действительно погибли не напрасно, если так считают соответственно коммунисты и монархисты. Однако утверждать, что не напрасно погибли дети Ярославля – это уже кощунство. Нет такой политической цели, которой можно оправдать гибель детей. Если в России восторжествует точка зрения Р.Балашова и В.Козлякова, которые являются историками-антиподами только на первый взгляд, только по внешним признакам, то наша страна опять окажется на краю пропасти.
В мою задачу не входит описывать весь ход мятежа, но последняя страница его истории заслуживает внимания.
Дело в том, что до мятежа в Ярославле оказалось 1200 немецких и австрийских военнопленных, которых разместили в Спасских казармах. Согласно Брестскому договору, они должны были быть отправлены на родину. С этой целью в Ярославль прибыл немецкий лейтенант Балк. Когда Перхуров взял власть в городе, он объявил, что Северная добровольческая армия, в состав которой формально вошел Ярославский отряд, находится в состоянии войны с Германией. Из Спасских казарм военнопленных перевели в здание Волковского театра, некоторые из них оказались на «барже смерти»: может – за сочувствие большевикам, может – за нарушение установленного Перхуровым более строгого, чем при большевиках, режима.
Но вернемся к военнопленным, заключенным в Волковском театре. Сначала перхуровцы охраняли их, потом, когда положение стало катастрофическим, охрану сняли. В ночь на 20 июля, уже после бегства Перхурова из города, лейтенанта Балка вызвали в штаб белогвардейцев. Результатом этого неожиданного вызова стала церемония, состоявшаяся рано утром: на площади возле Волковского театра было выстроено карэ из вооруженных военнопленных, в которое по очереди входили офицеры белогвардейского штаба, бросали личное оружие под ноги лейтенанта Балка – и становились, по замыслу организаторов этой церемонии, пленными Германии.
Когда передовые части Красной Армии вышли на Театральную площадь, лейтенант Балк зачитал им документ, текст которого был расклеен на стенах уцелевших зданий:
«Допущенная на основании Брестского договора правительством Российской Федеративной Республики и уполномоченная тем же правительством германская комиссия № 4 в Ярославле имеет честь оповестить следующее: штаб Ярославского отряда Северной добровольческой армии объявил 8-го сего июля германской комиссии № 4, что Добровольческая армия находится с Германской империей в состоянии войны. Так как военные операции не привели к желательным результатам и дабы избегнуть дальнейших разрушений города и избавить жителей от неисчислимых бедствий, Ярославский отряд Северной добровольческой армии 21 июля 1918 г. предложил германской комиссии № 4 сдаться ей и выдать все оружие. Германская комиссия № 4 приняла предложение. Комиссия передает штаб в качестве военнопленных Германской империи своему непосредственному начальству в Москве, где дано будет все дальнейшее. Германская комиссия № 4 располагает сильной боевой частью, образованной из вооруженных военнопленных, и займет для поддержания спокойствия в городе Ярославле до получения решения из Москвы положение вооруженного нейтралитета. Для соблюдения порядка и восстановления нормального течения жизни комиссия окажет по возможности мирному населению должную поддержку. Да займутся обыватели многострадального города вновь своими делами и заживут с полной надеждой на лучшее будущее» [19].
Ссылка на Брестский договор не остановила командование Красной Армии – лейтенанту Балку в категорической форме было приказано немедленно выдать штаб белогвардейцев, что он, в конце концов, и сделал, подчинившись силе.
В советских источниках, посвященных Ярославскому мятежу, этот момент неизменно представлялся в ироническом свете. Однако, на мой взгляд, поступок лейтенанта Балка заслуживает другого отношения – ведь в Волковском театре скрывались не только члены белогвардейского штаба, но и мирные жители Ярославля, которых Балк хотел таким образом спасти от гибели под обстрелом. Да, ему не удалось уберечь от смерти офицеров штаба, но надо было обладать немалым мужеством, чтобы сделать такую попытку в условиях, когда в городе правили месть и жестокость. Кроме того, некоторых мирных жителей, в том числе и детей, он действительно спас от смерти, приютив их в Волковском театре. Таким образом, поступок Балка заслуживает признательности и уважения, поскольку попытка спасти человеческие жизни всегда достойней, чем их уничтожение. И не имеет разницы – ради чего: коммунизма, монархии, демократии. Немецкий лейтенант Балк в этой ситуации выглядит привлекательней, чем многие участники ярославского противостояния, поскольку никуда не деться от того сурового исторического приговора, что и белые, и красные стреляли в детей...
