«В труднейших условиях невероятно перегруженного парохода спасение было в одном: в железной дисциплине», – писал М.А.Драчев, к воспоминаниям которого мы возвращаемся, дополняя их сведениями из архивных материалов Ярославского губернского отдела народного образования.
С первого же дня путешествия был разработан строгий режим, который не нарушался в течение всех 25 дней путешествия детей до Сызрани: в 8 часов побудка, умывание и уборка помещения, завтрак в 9 часов утра, с 14 до 15 – обед, с 19 до 20 – ужин и в 22 часа – сон. Спали вповалку: мальчики – в носовой части парохода, девочки – в кормовой. Некоторые воспитатели со своими «десятками» устраивали дощатый настил в трюме и предпочитали спать там.
В носовой и кормовой столовых одновременно можно было поместить только сто человек. При таком положении каждая «трапеза» могла растянуться на полдня. Ввели своего рода самообслуживание: воспитатели со своими «десятками» непрерывной цепочкой входили в столовую, брали посуду, получали свою порцию супа, каши, чая и ели там, где каждому было удобнее, кто сидя, кто стоя.
Завтрак состоял из небольшой порции пшенной каши, куска хлеба (50 граммов), цикорного чая с ландринкой; обед – суп с крупой и кусочком селедки или воблы, чай с хлебом (100 граммов) и ландринкой; ужин – пшенная каша и чай с хлебом (50 граммов).
«Конечно, питание скудное, но его регулярность, свежий воздух и солнце делали свое великое дело. Здоровье детей, их жизнеспособность понемногу восстанавливались. Свободное время с 10 до 14 и с 15 до 19 часов было занято беседами, чтением и разнообразной работой: чинили и стирали белье, шили тапочки, помогали на кухне. Детей не перегружали ни долгими беседами, ни работой – слишком они были слабы, вялы и быстро уставали, – вспоминал М.А.Драчев. – Еще в Ярославле была создана хозяйственная комиссия во главе с И.Н.Куликовым – завхозом одной из школ. Он был одновременно и мастером на все руки, и хорошим воспитателем. Один из технических служащих детдома оказался сапожником, он нашел себе на пароходе уголок и принялся за дело. Ребята сначала приходили к нему из любопытства – посмотреть, а потом становились его подручными, так что вскоре сами могли выполнять простейшие операции. Приобретенные здесь навыки очень пригодились позднее, в колонии.
Более разнообразными были занятия девочек, многие из них научились в пути шить, вязать, вышивать. Но вскоре и для мальчиков нашлось еще одно занятие. Многие из них увлеклись матросским делом. Одни стояли «на вахте» в таких местах, за которыми настоящему вахтенному трудно было уследить, другие наполняли водой баки, пытались орудовать тяжелой матросской шваброй, помогали пилить дрова, драили металлические части. А во время передышки с наслаждением слушали рассказы матросов о войне, о событиях, связанных с тем или иным местом на берегах реки, о работе на пароходах, на плотах. На «Фултоне» оказались матросы бывалые, и рассказы их были очень интересны не только для ребят, но и для воспитателей».
Плавание до Нижнего Новгорода заняло более пяти дней. Начиная с Кинешмы колонисты стали получать ржаной хлеб, а в Городце выдали сладкий хлеб – настоящее лакомство по тем временам: с ним можно было пить чай и без ландрина.
Между тем на родине – в Ярославле – творилось неладное. Несмотря на то, что воспитатели регулярно сообщали в губоно о том, как протекает поездка (такие сообщения были отправлены из Кинешмы и из Пучежа), по Ярославлю распространился слух, будто «Фултон» затонул и все погибли. Родственники, руководители детдомов и просто любители сенсаций осаждали губоно, губисполком, здравотдел, губчека, требовали подробных сведений. Работники губоно метались, показывая телеграммы с «Фултона», но им не верили. Катастрофа, утверждали некоторые, произошла вскоре после отхода от Кинешмы. Говорили даже, что трупы детей вылавливали около Городца, что некоторые преподаватели спаслись и разбежались, боясь появиться в Ярославле.
«Дети и воспитатели спокойно плыли и ничего не знали обо всем этом, – писал М.А.Драчев. – Но в Балахне на пароход вдруг вскочил представитель ЧК. И первый его вопрос: «Много ли погибло детей?» Тотчас была направлена телеграмма, разоблачавшая слухи. И все же в Нижнем Новгороде на пароход снова ринулась целая комиссия с тем же вопросом. Ярославль требовал, чтобы телеграмма начальника колонии была подтверждена краевым исполкомом. Всё было немедленно выполнено. Копии телеграммы расклеили на телеграфных столбах, после чего спокойствие было восстановлено».
В Нижнем Новгороде колония провела двое суток. Запаслись топливом, пайками, водили детей в пленбежевскую столовую, осмотрели заокскую, ярмарочную часть города, знакомили детей с его историей, любовались луговой стороной Заволжья. Но в центр детей не водили – слишком тяжел для них был подъем.
В крайисполкоме очень отзывчиво отнеслись к маленьким «беженцам» из Ярославля и дополнительно к сухому пайку отпустили ржаной и пшеничной муки, крупы, рыбы, растительного масла, ландрина, немного ткани на починку белья, обрезков кожи для починки обуви, материал на тапки и кое-какую посуду, в которой колонисты нуждались.
Проехали Работки, Лысково, в Бармино взяли свежий печеный хлеб, овощи и, минуя Сомовку и Разнежье, пристали к Васильсурску, чтобы запастись топливом. «Здесь произошел случай, который глубоко тронул нас всех, – писал М.А.Драчев. – Местные школьники быстро узнали – кто мы, откуда и почему так долго едем. Мы видели, как они подбежали к девушке, сидевшей на высоком берегу Волги и с интересом смотревшей на наш необычный пароход. Выслушав ребят, она быстро поднялась, и все исчезли. Часа через два они вернулись, неся две огромные корзины сушеных яблок. Девушка оказалась местной учительницей. Ее звали Мария Васильевна. А инициатором сбора сушеных яблок был ее ученик Петя. Живы ли они, те, что доставили нам тогда эту радость? Ведь для большинства наших ребят сушеные яблоки были совсем незнакомым лакомством».
В Чебоксарах колония получила продовольствие от пленбежа и продкомитета, пароход снова загрузили топливом. В качестве топлива приходилось использовать самый неожиданный материал. На этот раз это были санные полозья и дубовая клепка для бочек.
«Разруха в стране царила страшная, – вспоминал М.А.Драчев. – Мы проехали от Ярославля много сотен километров, видели десятки городов, заводов, фабрик, но на всем долгом пути не было слышно зычных фабричных гудков, не было видно ни дымков над заводскими трубами, ни электрических огней. Корпуса мрачно смотрели своими безжизненными глазницами. В Мариинском посаде на стапелях верфи, где строили деревянные суда, виднелись почерневшие ребра давно заложенных барж. Вся жизнь в те дни как будто сосредоточивалась на пристанях. Здесь множество народа, главным образом женщин и детей, горы всякого домашнего имущества: сундуки, корзины, ящики, укладки, самовары, посуда и мешки, мешки – без конца. Все стремились как можно скорее покинуть пристань, плач, крик, ругань, споры, а выехать нельзя – никаких регулярных рейсов нет. Пароходы приставали случайно и обычно уже перегруженные. А то по несколько дней не бывало никакого судна. Иногда администрация объявляла: «Пароход военный, посадки не будет». Иногда матросы приставшего корабля устраивали митинг – решали, куда им ехать, и, взяв что попало на топливо, уезжали неизвестно куда, без гудков и свистков. Наш капитан «Фултона» часто по-волжски крепко выражался по адресу таких команд: «К стенке бы их, от капитана до последнего матроса».
На семнадцатые сутки утром «Фултон» причалил к пристани Симбирска, где находился штаб Реввоенсовета Юго-Восточного фронта, от которого зависело дальнейшее продвижение парохода. Разрешение было оформлено быстро, но через час капитан получил приказ: прицепить к пароходу баржу, нагруженную лаптями. Они предназначались для жителей города, копавших окопы. Пришлось хлопотать об аннулировании распоряжения, и баржу отцепили.
Начиная с Симбирска, колонисты стали получать в день на 50 граммов хлеба больше. После двухдневной стоянки пароход взял курс на Самару. В Сенгилее «Фултон» остановили – была произведена проверка документов. С М.А.Драчева взяли расписку в том, что среди воспитателей посторонних лиц нет. На двадцать пятые сутки после отплытия из Ярославля «Фултон» прибыл в Сызрань. Квартирьеры и воспитатели после бурных споров разделили единую пароходную колонию на несколько сравнительно небольших, избрали для них руководителей, распределили детей, не нарушая сложившиеся десятки. Назначили день разъезда по колониям.
Два дня дети еще находились на пароходе, пока квартирьеры делали последние приготовления. Настал час расставания с командой парохода. «С грустью капитан сообщил, что это был его последний рейс на «Фултоне», так как пароход, по всей вероятности, спишут. Он был рад, что в последний рейс его пароход был занят таким бесценным грузом, пожалуй, самым хлопотливым и ответственным за всю его долгую историю», – писал М.А.Драчев.
