В мае 1922 года, во время Международной экономической конференции в Генуе, российская делегация представила документ под названием «Претензии России к государствам, ответственным за интервенцию и блокаду», в котором имелся отдельный раздел «Разрушение Ярославля», где были приведены следующие цифры (текст приводится в сокращении):
«Из общего числа жилых строений 7618 (1198 каменных и 6580 деревянных) сгорело 2147 строений с числом квартир до 6000, остальные жилые строения почти все имеют большие или меньшие повреждения от пуль и снарядов и требуют ремонта...
Из 75 фабрик и заводов с 20000 рабочих сгорело 20 фабрик и заводов...
Число жителей Ярославля перед войной достигло 120000 человек. Во время войны, с приливом беженцев, цифра населения, включая и войсковой гарнизон, доходила до 190000 человек. После мятежа значительная часть жителей вынуждена была покинуть город, и во время работы комиссии в городе проживало 76000 человек гражданского населения...
Из чистого, уютного, красивейшего города Ярославль превратился в грязный, наполовину уничтоженный город с громадными площадями-кладбищами, покрытыми развалинами и остатками пожарищ. Итого ущерб по городу Ярославлю 124159 тысяч рублей» [20].
Можно спорить о том, правомерно ли было требование России к странам Антанты возместить ущерб от мятежа, явившегося следствием собственной революции и гражданской войны, но приведенные цифры говорят о многом. Была разрушена третья часть города! В результате мятежа Ярославль лишился половины своего населения! Считается, что большинство бежало из города, а сколько погибло в пожарах и под обстрелом? Этой цифры не знает никто. Называют цифру в 400 человек, которые были расстреляны как участники мятежа, но пострадали тысячи мирных жителей. Недавно возле находящейся в центре города церкви Рождества Богородицы строители случайно обнаружили захоронение, по мнению специалистов появившееся во время мятежа. Здесь наспех хоронили людей, погибших под обстрелом. Были среди них и дети. Можно предположить, что таких «неофициальных» кладбищ появилось тогда немало.
Мятеж добивал ярославцев и после своего завершения. 400 расстрелянных – это уже сотни детей, оставшихся сиротами. Из 116 зданий административного, общественного, санитарно-гигиенического назначения сгорело, было разрушено или сильно повреждено 67 зданий. Пожаром была уничтожена городская клиническая больница, наполовину сгорели губернская и детская больницы, остальные сильно пострадали. Из 17 зданий торгового назначения были сожжены половина Гостиного двора, Сенной рынок, торговые ряды буквально во всех районах города. Сгорели все бани, были повреждены все гостиницы. Четверть населения Ярославля оказалась под открытым небом и треть лишилась своего имущества [21].
Естественно, что в таких условиях смертность в Ярославле после мятежа была очень высокой. И в первую очередь умирали дети. Огромные потери понесла городская система образования. Было полностью уничтожено здание Демидовского юридического лицея с уникальной библиотекой. Даже специалисты затрудняются сказать, какие сокровища погибли в ней, поскольку сюда после начала первой мировой войны были эвакуированы некоторые прибалтийские библиотеки.
«Красные» историки обвиняли в уничтожении Демидовского лицея белогвардейцев. Новые, «белые» историки столь же яростно целиком приписывают это преступление артиллерии Красной Армии. А ситуация была такая: белогвардейцы, для обстрела района Коровников, установили здесь орудия, которые были уничтожены огнем красной артиллерии. Уничтожены вместе с Демидовским лицеем. То же самое произошло и с ярославскими церквями: белые затаскивали на колокольни пулеметы, красные били по ним из артиллерии. Вот и ищи виноватых: белые провоцировали обстрел; красные, не долго думая о последствиях, откликались на провокацию.
Конечно, виноваты те и другие, но заполитизированные историки упрямо пытаются доказать недоказуемое – виновата только противоположная сторона.
Во время мятежа была значительно разрушена Некрасовская библиотека, реальное училище, духовная семинария, Тверицкое (за Волгой) начальное училище. Из 40 зданий начальных училищ сгорели 9 зданий, остальные пришли в состояние полной непригодности для использования их под школы [22].
Одной из самых тяжелых проблем, с которой столкнулась молодая советская республика с самого начала своего существования, – писал М.А.Драчев в своих воспоминаниях, – была детская беспризорность. Голод, разруха, ставшие последствиями развернувшейся по всей стране беспощадной классовой войны, больнее всего били по детям. Громадные лишения терпели даже те из них, кому посчастливилось в эти трудные годы жить под родительским кровом. Что же говорить о беспризорниках, детях, часто не знавших, откуда они родом, кто их родители и даже не помнивших своих фамилий?
Особую остроту проблема детской безнадзорности приобрела в Ярославле, на что еще до мятежа были свои причины. Дело в том, что Ярославль стоит на перекрестке больших путей: прямая железнодорожная связь с Москвой и Архангельском, через Рыбинск – с Петроградом, Волга открывала путь на юг России. (Это же обстоятельство, по сути, стало и причиной выбора Ярославля местом проведения антисоветского мятежа.) С началом первой мировой войны через Ярославль по Волге и железной дороге устремились потоки беженцев. Огромную долю среди них составляли дети. Многие ехали без родственников, другие потеряли их в пути.
Значительная часть детей оседала в Ярославле, пополняя и без того многочисленные толпы беспризорных. А в июле 1918 года, в результате мятежа, Ярославль стал настоящим фронтовым городом. От подвалов до чердаков все мало-мальски уцелевшие дома были битком набиты. Многим ярославцам пришлось искать себе приют в сараях, наскоро сколоченных на «Гари». Даже уцелевшие магазины закрыты – торговать было нечем. Транспортная разруха не позволяла хотя бы в малой степени смягчить продовольственный кризис, усугубленный неурожаем, поразившим Ярославщину. Если сельское население еще хоть как-то перебивалось, то в Ярославле начался голод, в первую очередь от которого опять страдали дети, и не только из рабочих семей.
Однако, несмотря на все трудности и лишения, жизнь в городе не остановилась. Так, в уцелевших школах, хоть и с запозданием, начался учебный год. Вот что писал об этом М.А.Драчев:
«Никогда не забыть той картины, которую мы, учителя, застали в классах. Необычная тишина встретила нас. Дети – всегда такие шумные, резвые – сидели неподвижно за партами, бледные, со впалыми щеками. На переменах не выходили из класса, а если и выходили, то теснились у подоконников и стен. Гибель близких, голод рано лишили детей радости жизни, наложили на их лица печать недетской сосредоточенности. Но ведь в классы смогли прийти далеко не все. Едва ли не большая часть детей оставалась вне стен школ. Они были в еще более страшном положении».
Перед руководством города со всей неумолимостью встал вопрос: как спасти детей? К этому времени по решению советского правительства в Москве был организован «Совет защиты детей» (Совзадет), располагавший определенными средствами и материальными фондами. В постановлении об учреждении Совзадета говорилось:
«Принимая во внимание тяжелые условия жизни в стране и лежащую на революционной власти обязанность оберечь в опасное, переходное время подрастающее поколение, Совет Народных Комиссаров настоящим декретом утверждает особый Совет защиты детей...Считая дело снабжения детей пищей, одеждой, помещением, медицинской помощью, а равно эвакуацию детей в хлебородные губернии одной из важнейших государственных задач, Совет Народных Комиссаров поручает Совету защиты детей следить за точным выполнением той части плана, которая касается питания и снабжения детей» [23].
В постановлении было несколько пунктов, но работники Ярославского отдела народного образования (губоно) ухватились за строки о возможной эвакуации детей в «хлебородные губернии». Весной 1919 года губисполком и губоно обратились в Совзадет за помощью. Очень скоро был получен ответ – Яргубисполкому было предложено организовать местные и дальние колонии, приблизительно на две тысячи детей. Исполком возложил организацию колоний на губоно, по заданию которого местными колониями занялся Д.Н.Щеглов, а дальними – М.А.Драчев. Для дальних ярославских колоний были отведены помещичьи усадьбы в Сызранском уезде Самарской губернии. В начале марта туда в качестве квартирьеров были отправлены учителя супруги Ничипоровы и Лопатины, Кошелев, Уроев и Кипятков. Они должны были закрепить за колониями здания, оборудовать их, а также наладить снабжение продовольствием.
Одновременно началась деятельная работа в самом Ярославле. Нужно было отобрать в дальние колонии 1200 детей, в ближние – 800, найти воспитателей – только для дальних колоний их требовалось больше ста человек, технических служащих, по возможности обладающих навыками поварского, портняжного и сапожного дела. Обратились с призывом к учителям города и студентам педагогического института. «И энтузиасты нашлись, – писал М.А.Драчев. – Особенно горячо откликнулась на призыв молодежь. Всё это были люди, прекрасно сознававшие огромную ответственность, которую они брали на себя. Ведь каждый из них на какое-то время должен был заменить детям и матерей, и отцов, и учителей».
Много беспризорных и нуждающихся детей было в уездных городах Ярославской губернии. На предложение губоно отправить их в дальнюю колонию, из Мологи, Пошехонья, Углича, Мышкина пришли лаконичные телеграммы одного и того же содержания: «Дети в дальнюю колонию готовы. Снабдить обувью и одеждой нет возможности».
Проблемы возникали буквально на каждом шагу. Труднее всего оказалось найти медицинских работников. На просьбу обеспечить детскую колонию врачами медико-санитарный отдел губздравотдела ответил так: «На ваше заявление относительно детей для дальней колонии сообщаем, что из-за отсутcтвия свободных врачей не имеем возможности удовлетворить вашу просьбу. Относительно фельдшерского состава сообщаем, что таковых также не имеется».
Договорились, что организаторы рейса поищут врачей сами, а Яргубздравотдел оформит им на время работы колонии командировки. Воспитатели перебывали у всех врачей города, но никто не соглашался взять на себя такую обузу или ставил совершенно неприемлемые условия. Так, врач Большой Ярославской мануфактуры потребовал четыре двухместные каюты: две лично для него, одну для приема и осмотра детей и одну для изолятора.
«Выручила Р.Д. Дамская, врач-акушер по специальности, – вспоминал М.А.Драчев. – Раиса Давыдовна и ее дочь были еще до революции известны в Ярославле как революционно-настроенные люди. Жандармы не раз изымали у них нелегальную литературу. Дамская имела на Духовской улице родильное отделение. Здесь нередко находили временный приют революционеры, спасавшиеся от жандармов».
Но проблему нельзя было считать полностью решенной. Дамская была женщиной преклонного возраста, кроме того, она соглашалась обслуживать детей лишь до Сызрани, поэтому воспитатели продолжали поиски. Наконец, к ним пришел студент-медик четвертого курса Казанского университета Я.В. Иоссель, который был тут же принят на должность фельдшера.
Много хлопот доставили руководителям детской колонии поиски лекарств. «Здравотдел, куда мы обращались, отделывался только советами да указаниями, куда можно толкнуться, – писал М.А.Драчев. – И мы «толкались», обивали пороги. Но всюду ответ был один: «Всеми медикаментами распоряжается губвоенкомат». В военкомате же на наши просьбы неизменно отвечали: «Всё отсылаем в госпитали, в санитарные поезда, на фронт. Так что при всем желании...» Тем не менее, все-таки выдали нам немного серой ваты производства Большой Ярославской мануфактуры, бутылку йода, коробочку с порошками и пилюлями – от «живота», от кашля, от зубной боли. И всё. Из инструмента удалось раздобыть ножницы, машинку для стрижки волос да что-то вроде скальпеля. Кое-что принесли из дома сами воспитатели, кое-что выделили детские приюты».
Воспитателям были представлены списки детей, из которых каждый должен был отобрать себе 10-12 человек. Они закреплялись за воспитателем на всё время пути и пребывания в колонии. В списки были занесены в первую очередь дети, лишившиеся обоих родителей; во-вторых, лишившиеся матерей и не имевшие близких родственников, которые могли бы за ними следить; в-третьих, беспризорные, снятые с поездов и не знавшие, где их родители. Часть детей была взята из детских домов, другие – прямо с улицы. Во время отбора многих детей отослали в деревни к родственникам с просьбой временно приютить их. Некоторых поместили в больницы.
Работа была кропотливая и требовала большого внимания и напряжения, но к первому июня она была закончена.
В разрушенном, разграбленном Ярославле решить проблему обеспечения детей продовольствием на всё время переезда оказалось самой сложной проблемой. «Ярославский губернский продовольственный комитет (губпродком) смог дать очень немного: ящик сливочного масла, 75 буханок хлеба, мешок ячневой крупы, соль и 20 килограммов ландрина, бочку селедки да куль воблы. Вот и всё. И это на 1300 человек! Губисполком и губпродком обещали дать на дорогу письменные обращения к организациям городов, расположенных на пути следования колонии, о продовольственной помощи. Но эти обещания нас мало устраивали, – писал М.А.Драчев. – Поездка срывалась или, по меньшей мере, откладывалась. Положение казалось безвыходным. И тогда заведующий губоно тов. Порфирьев, энергичный человек, в прошлом матрос, решил действовать через Чрезвычайную Комиссию. Собралась «делегация» из трех человек: представители исполкома и губоно и я, начальник колонии. Все трое направились на улицу Циммервальда в бывший особняк фабриканта Сакина, где помещалась губернская ЧК. Председатель губчека М.И.Лебедев тотчас же связался с Москвой, непосредственно с Ф.Э.Дзержинским, а нас просил прийти к нему на другой день утром... По распоряжению ЧК дети-колонисты переводились на положение беженцев. Отныне их снабжением должен был заниматься губпленбеж – губернский комитет по трудовому, жилищному и бытовому устройству пленных и беженцев».
Председатель Ярославского губпленбежа потребовал от М.А.Драчева точные списки «беженцев», особо нажимая на то, чтобы не было приписок посторонних лиц. Кроме детей, в списки включались воспитатели и технические служащие, а также 20 человек команды парохода, зафрахтованного для доставки колонии Наркомпросом. Губпленбеж обеспечивал колонию сухим пайком на весь путь до Сызрани. Сухой паек состоял из 200 граммов хлеба, 150 граммов пшена, 50 граммов рыбы и 10–15 граммов сладкого на человека в день. Кроме того, в городах, где имелись пленбежевские столовые, колонисты имели право обедать не в счет сухого пайка.
«Питание было, конечно, сверхскромное, – писал М.А.Драчев. – Но подогревала надежда на «хлебные места», куда мы ехали, и на целительный воздух Волги. Очень ценным приобретением для колонии оказался прикомандированный к нам агент губпленбежа В.Г.Гусев, молодой человек, энергичный, жизнерадостный и любивший детей. Он был незаменим, когда дело касалось сношений с местными комитетами пленбежа, быстро доставлял сухие пайки, договаривался со столовыми и прочими хозяйственными организациями».
Для доставки колонии на место был выделен пароход «Фултон». Управление речного флота в Нижнем Новгороде предупредило ярославцев: принимайте этот пароход, другого не будет. А был он очень старый, давно не ремонтированный. Во время империалистической войны на нем перевозили солдат по Каме и Волге, и он пришел в «инвалидное» состояние, после доставки колонии его должны были отправить на корабельное кладбище. Но самым главным его недостатком были небольшие размеры.
«Зато нам повезло в другом отношении: пароходная команда оказалась слаженной, дисциплинированной, – вспоминал М.А.Драчев. – Все члены экипажа работали на пароходе от 10 до 20 лет. Особенно понравился мне капитан, человек лет пятидесяти, спокойный, лаконичный и точный в выражениях... Его спокойная уверенность невольно передалась и мне».
В опубликованных воспоминаниях М.А.Драчева сглажены все острые углы, на которые постоянно натыкались организаторы детской колонии, иначе эти воспоминания просто не были бы опубликованы. Архивные документы позволяют восстановить то, что он недоговаривал. Так, за день до отплытия «Фултона» в Ярославский губоно пришла из Москвы телеграмма управляющего Совета защиты детей Цедербаума следующего содержания:
«Ввиду тяжелого политического положения прекратить эвакуацию детей из потребляющих губерний в хлебородные губернии Советской России. Приостановить дальнейшие организационные работы по устройству колоний. Совзадет предписывает всем организациям, подготавливающим эвакуацию детей, принять экстренные меры к прекращению этих работ, оставив на местах лишь минимальное количество работников для составления отчета в истраченных на оборудование средствах» [24].
После получения этой телеграммы М.А.Драчев созвонился с А.В.Луначарским и спросил, почему Совзадет отменил собственное решение об оправке детей в хлебородные губернии. Луначарский ответил, что это вызвано общей обстановкой на Южном фронте – дети могут оказаться в районах, занятых Деникиным. Тогда Драчев напомнил, что после мятежа Ярославль находится в особых условиях, и если детей не вывезти, то они погибнут от голода. В Москве состоялось специальное заседание Совзадета, которое приняло решение сделать для ярославцев исключение. Однако при этом центральная советская власть практически сняла с себя всю ответственность за безопасность ярославских детей, возложив ее на плечи таких энтузиастов, как М.А.Драчев. Хотя в своих воспоминаниях он не пишет об этом прямо, но понятно, с каким тяжелым чувством учитель отправлялся в этот рейс – в случае несчастья с детьми его и других воспитателей ожидал самый суровый суд.
